Некролог коту.
Некролог коту - это не жанр для серьёзного журнала. Будь это иначе, я мог бы рассказать многое о том ласковом и умном существе, которое жило рядом с нами четырнадцать с половиной лет, и которого теперь так не хватает.
Например, как Мурыч летом в деревне, ещё сам подросток, удочерил крохотную киску, брошенную матерью: вылизывал, оберегал, даже сосок давал в качестве пустышки.
Или о том, как за полгода до его ухода мы были на Валдае, в туристическом лагере, и жена однажды с лёгким упрёком ему рассказала, что у соседей кошка поймала мышь. Ровно через полчаса свежая мышь лежала прямо посреди нашей веранды: заказывали? Больше он тогда мышей не ловил, самому не нужно было, но раз мы пожелали…
А можно было бы вспомнить что-то совсем забавное, например, как ехали мы с ним через латвийскую границу в плацкартном вагоне, и он, радуясь возвращению домой, пошёл желать доброй ночи всем уснувшим пассажирам, устроив немалый переполох - зато у нас до сих пор хранится документ латвийской ветеринарной службы, разрешающий нашему коту выезд “на постоянное место жительства в Россию”.
Но если говорить о милых сердцу мелочах, то как его, кота, упрекнули в неловле мышей, так меня могут упрекнуть: не предложил, библеист, серьёзных размышлений о Священном Писании. Так что придётся их сейчас принести и положить прямо посредине веранды. В этом подражать коту не зазорно, я полагаю.
И читатель уже наверняка понимает, о чём пойдёт здесь речь: встретим ли мы их, наших домашних любимцев, там, за гробом? Не секрет: очень хочется. Наверное, крестьянин, у которого на дворе живности десятки голов, воспринимает это совсем иначе, хотя и он тоже любит свою корову и своего пса и тоскует, когда они умирают. Но мы, горожане, живём в каменных джунглях, мы не каждый день общаемся с собственными детьми (это у кого они есть) и практически никогда - с соседями по подъезду.
Мы ловим умные мысли из книг, мы выплёскиваем эмоции в интернет… и когда рядом с нами оказывается нечто живое, доверчивое, пушистое - оно становится членом нашей семьи, и для кого-то единственным, с кем возможно полное и безусловное взаимопонимание. Они, в конце концов, живые и настоящие. Так неужели всё вокруг останется, вся эта бездушная и каменная духота большого города - а то немногое, что было в нём живого, уйдёт безвозвратно и навсегда?
В это не хочется верить - но “не хочется” ещё не аргумент. Мне вообще не хотелось бы, чтобы кто-то погиб; пусть все будут спасены, все станут хорошими, все встретятся и обнимут друг друга - но от одного моего желания оно само так не устроится. Сентиментальность лучше жестокости, но полностью доверять ей тоже не стоит.
И если мы действительно обратимся к Писанию, ничего однозначного там не обнаружим. Екклесиаст прямо спрашивал (3:21): Кто знает: дух сынов человеческих восходит ли вверх, и дух животных сходит ли вниз, в землю? - но никто не дал ему ответа. Пророки, правда, постоянно говорят о животных, которые встретят нас в будущем и лучшем мире, даже непосредственно у Божьего престола, но никогда не знаешь, как понимать эти слова - напрямую или иносказательно. В конце концов, в книге Откровения Иисус тоже называется и львом, и агнцем - конечно, это символические наименования, ведь Он воплотился как человек, а не как животное.
Но вот эти слова Исайи (11:6-9) заставляют задуматься о чём-то большем: Тогда волк будет жить вместе с ягненком, и барс будет лежать вместе с козленком; и теленок, и молодой лев, и вол будут вместе, и малое дитя будет водить их. И корова будет пастись с медведицею, и детеныши их будут лежать вместе, и лев, как вол, будет есть солому. И младенец будет играть над норою аспида, и дитя протянет руку свою на гнездо змеи. Не будут делать зла и вреда на всей святой горе Моей, ибо земля будет наполнена ведением Господа, как воды наполняют море.
Можно, конечно, понять их иносказательно: хищные и жадные люди оставят свои дурные дела и помирятся с теми, кого прежде угнетали и обижали, и так волк из басни Крылова будет дружить с ягнёнком из той же басни. Змея, разумеется, напоминает об искусителе-сатане: настанет время, когда даже очень наивное дитя сможет спокойно играть, не опасаясь никакого вреда с его стороны.
Но неужели это только басни про разных людей? Если виден в этих строках и некий образ нового, совершенного мира, где будет всё доброе, что есть в мире нашем - то как же тогда обойтись в нём без животных? Весенний лес - и тот скучен будет без гомона птиц, без весёлой суеты белок, без ёжиков и, если уж совсем повезёт - без мелькнувшего вдали зайца. Ведь в любом, самом законченном пейзаже мы невольно ищем их, наших собратьев по творению, и ставим их в самый центр. Представить себе “новое небо и новую землю” без них - просто невозможно. Они там будут, я уверен.
Но точно так же трудно понять, как это лев будет есть солому: изменится его пищеварительная система, он станет травоядным? Но тогда это будет уже какой-то другой зверь, может быть, могучий, красивый и благородный, как, к примеру, слон - но это ни в коем случае не будет лев.
Может быть, не о смене рациона тут речь, а скорее о мире, где никто не будет болеть и умирать, никто не будет испытывать нужды в мясе или вообще чувствовать голод - но при этом львиная грация и мощь сохранятся, как и нежная беззащитность ягнёнка. Как именно будет выглядеть этот мир, мы не можем даже отдалённо себе представить, но из Библии можно заключить, что скорее всего он будет населён не только
людьми.
Более определённо выражается апостол Павел в самом сложном и туманном из своих Посланий (к Римлянам 8:19-23): Ибо тварь с надеждою ожидает откровения сынов Божиих, потому что тварь покорилась суете не добровольно, но по воле покорившего ее, в надежде, что и сама тварь освобождена будет от рабства тлению в свободу славы детей Божиих. Ибо знаем, что вся тварь совокупно стенает и мучится доныне; и не только она, но и мы сами, имея начаток Духа, и мы в себе стенаем, ожидая усыновления, искупления тела нашего. Не одни люди, но и вся природа, весь мир искажён грехопадением, подвластен злу, страданию, смерти - и однажды спасён и искуплен будет весь этот мир. Значит, и животные тоже.
Но это о них вообще - а позволяют ли нам слова Павла или Исайи рассуждать о личном бессмертии для каждого из них? Наверное, всё-таки нет. Низшие животные лишены всяких зачатков индивидуальности: гусеница, став бабочкой, едва ли помнит о своей прежней жизни, и если бы она, умерев, воскресла, то не узнала бы саму себя. Множество клеток ежедневно погибает в нашем организме, но мы не ощущаем этого, не печалимся о них: на их место, если мы здоровы, приходят новые, и благополучие организма не страдает от гибели его составных частичек.
Точно так же благополучие муравейника не зависит от гибели конкретного муравья. Наверное, в прекрасном будущем мире найдётся место для бабочек и муравьёв - но не для воскресших муравьиных личностей просто потому, что таких личностей никогда не существовало на земле. И в самом деле, если бы пришлось воскрешать в индивидуальном порядке всех когда-либо живших на земле трилобитов и динозавров…
Но если говорить о том, кто стал членом нашей семьи… Мне написал один человек в день ухода нашего кота: “даже если у них нет собственной души, мы отдаём им частицу своей”. Это очень точно сказано. Говорить о том, что они воскреснут просто потому, что были такими милыми и пушистыми - может быть, лет в пять веришь именно так, потом это уже не убеждает. Жизнь дикого животного в природе совсем не мила и не пушиста, она состоит из борьбы за пищу, самок, ареал обитания, место в стае, безопасность детёнышей.
В нашей человеческой жизни, кстати, всему этому тоже есть место, хотя это иначе называется - но в вечности мы надеемся встретить не продолжение этой борьбы, а покой, окончательное избавление от неё. И лев Исайи, который примирился с ягнёнком и ест траву, на самом деле свидетельствует, что такой борьбе больше нет места, она лишилась смысла. Львиность осталась, а голод исчез.
И когда мы думаем о вечности для своих домашних питомцев, мы надеемся вовсе не на то, что они будут вечно просить колбаски или драться с соседом за обладание хвостатой красавицей, хотя порой это может и развлекать нас. Нет, мы думаем о чём-то совсем ином… Это существо стало частью нашей семьи.
Мы любили его преданно и нежно, и совсем не за то, что оно ловило мышей или сторожило дом. Мы любили его за то, что оно есть, и оно любило нас. И если нашей любви суждено прорасти в вечность и раскрыться в полный рост именно там - как мы сможем тогда отказаться от встречи с ним?
Не случайно о таких встречах ещё в этом мире мы читаем в житиях святых, предвосхитивших жизнь будущего века, и даже не о домашних, о диких животных: святой Серафим кормит медведя, Иероним лечит раненого льва… Так побеждается закон естества, где человек и дикое животное - либо охотник и жертва, либо конкуренты.
И так человек хотя бы отчасти возвращается в мир до грехопадения, где он был подлинным царём природы, владычествуя над рыбами морскими и над зверями, и над птицами небесными, и над всяким скотом, и над всею землею, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле (Бытие 1:28).
Вообще, когда люди заводят домашних животных, у них может быть множество причин. Но главная, может быть, состоит как раз в том, что они тоскуют по раю и хотят вернуться в него - не всему творению, но всего лишь одному существу они могут обеспечить такое благое владычество и тем самым до срока вернуть себе частицу былого достоинства.
И наши звери прекрасно чувствуют это, откликаясь на нашу любовь и заботу. Они принимают нас такими, какие мы есть (у нас самих это редко получается), они ждут не только пищи и крыши над головой, но прежде всего нашего общения, душевного тепла. В предвкушении рая мы оказываемся с ними заодно - и может быть потому их смерть для нас становится такой трагедией.
Мне рассказала одна моя давняя и хорошая знакомая, что видела своего отца плачущим лишь однажды, в день смерти кота. Мы, конечно, вправе предположить, что это был жестокий, эгоистичный человек, который никого не любил, но… можно увидеть это иначе. Всех нас больше трогает смерть собственного питомца, чем известие по телевизору о сотнях и тысячах человеческих смертей от голода или терроризма где-то там, далеко или даже не очень - и вовсе не потому, что мы меньше ценим этих людей. Просто плачем мы больше всего о себе, если только не смогли стать святыми. С питомцем уходит частица души.
Расставание с близким человеком - обычно это долгий и сложный процесс, многое тут делается, многое проговаривается и переживается, и отчасти именно для того, чтобы заговорить смерть, объяснить её. С животным это не получается - оно уходит, ему ничего не объяснишь, с ним даже толком не простишься, потому что прощать ему нечего. Остаётся сострадание.
Сложности никакой нет, перед нами встаёт нагая и страшная смерть, и кто верует, может быть, вслед за Павлом начинает чувствовать боль за всё творение сразу, боль, начальная причина которой - человеческий грех. Они, наши звери, видят в нас существ высшего порядка, почти богов, и оттого с их уходом мы ещё острее чувствуем своё бессилие и быстротечность этого мира. И поверить, что в этом и есть последняя точка, финал, предел - невозможно.
Мурыч в последние дни не ел и совсем не спал, под конец уже и не пил. Но он был рядом, глубоким грудным голосом просил о помощи - и когда я брал его на руки и гладил, он затихал, издавая что-то такое, что прежде было бы мурчанием. У него уже не было сил жить, но он оставался рядом с нами. И если по милости свыше и вопреки моим собственным заслугам мне будет дана в грядущем мире радость, я не знаю, что удержит меня от того, чтобы позвать его из небытия. И что удержит его от того, чтобы прибежать на этот зов…
Они, может быть, не узнают себя, если воскреснут. Но они без сомнения узнают нас, а мы - их. Мы уже увидели отсвет райского сада в нашем земном общении, был ли он только миражом? Я ничего, совершенно ничего не знаю наверняка. Мне остаётся только надеяться, что там, в вечности, наша встреча и новая жизнь для него будет возможна. Но… разве не то же самое могу я сказать и о своей собственной посмертной судьбе?
Мурыч ушёл от нас морозным февральским утром, смерзшаяся земля не могла принять его маленького тела. Его пришлось кремировать, а прах мы высыпали под снежный покров у раскидистой липы на Лосином острове. Всё вышло точно так, как на картине Елены Черкасовой “Уход кота” : белый снег, чёрные прориси ветвей, уходящий от нас кот с пушистым хвостом и огненный крылатый лев где-то там, наверху, по дороге к тайне, открытой пока только ему. Эти двое - кот и лев - были невидимы для нас. И тайна эта нам почти неизвестна. Почти.
АВТОР - Андрей Десницкий
Из выпуска от 17-07-2012 рассылки «Библейский сюжет » subscribe.ru/
